Неточные совпадения
За спором не заметили,
Как
село солнце красное,
Как вечер наступил.
Наверно б ночку
целуюТак шли — куда не ведая,
Когда б им баба встречная,
Корявая Дурандиха,
Не крикнула: «Почтенные!
Куда вы на ночь глядючи
Надумали идти...
— Да, это очень дурно, — сказала Анна и, взяв сына за плечо не строгим, а робким взглядом, смутившим и обрадовавшим мальчика, посмотрела на него и
поцеловала. — Оставьте его со мной, — сказала она удивленной гувернантке и, не выпуская руки сына,
села за приготовленный с кофеем стол.
Левин не
сел в коляску, а пошел сзади. Ему было немного досадно на то, что не приехал старый князь, которого он чем больше знал, тем больше любил, и на то, что явился этот Васенька Весловский, человек совершенно чужой и лишний. Он показался ему еще тем более чуждым и лишним, что, когда Левин подошел к крыльцу, у которого собралась вся оживленная толпа больших и детей, он увидал, что Васенька Весловский с особенно ласковым и галантным видом
целует руку Кити.
Прямым Онегин Чильд Гарольдом
Вдался в задумчивую лень:
Со сна
садится в ванну со льдом,
И после, дома
целый день,
Один, в расчеты погруженный,
Тупым кием вооруженный,
Он на бильярде в два шара
Играет с самого утра.
Настанет вечер деревенский:
Бильярд оставлен, кий забыт,
Перед камином стол накрыт,
Евгений ждет: вот едет Ленский
На тройке чалых лошадей;
Давай обедать поскорей!
Когда мы пошли
садиться, в передней приступила прощаться докучная дворня. Их «пожалуйте ручку-с», звучные
поцелуи в плечико и запах сала от их голов возбудили во мне чувство, самое близкое к огорчению у людей раздражительных. Под влиянием этого чувства я чрезвычайно холодно
поцеловал в чепец Наталью Савишну, когда она вся в слезах прощалась со мною.
Кроме рейстровых козаков, [Рейстровые козаки — казаки, занесенные поляками в списки (реестры) регулярных войск.] считавших обязанностью являться во время войны, можно было во всякое время, в случае большой потребности, набрать
целые толпы охочекомонных: [Охочекомонные козаки — конные добровольцы.] стоило только есаулам пройти по рынкам и площадям всех
сел и местечек и прокричать во весь голос, ставши на телегу: «Эй вы, пивники, броварники!
Он внимательно и с напряжением посмотрел на сестру, но не расслышал или даже не понял ее слов. Потом, в глубокой задумчивости, встал, подошел к матери,
поцеловал ее, воротился на место и
сел.
Фенечка, Федосья Николаевна, после мужа и Мити никого так не обожает, как свою невестку, и когда та
садится за фортепьяно, рада
целый день не отходить от нее.
Бездействующий разум не требовал и не воскрешал никаких других слов. В этом состоянии внутренней немоты Клим Самгин перешел в свою комнату, открыл окно и
сел, глядя в сырую тьму сада, прислушиваясь, как стучит и посвистывает двухсложное словечко. Туманно подумалось, что, вероятно, вот в таком состоянии угнетения бессмыслицей земские начальники сходят с ума. С какой
целью Дронов рассказал о земских начальниках? Почему он, почти всегда, рассказывает какие-то дикие анекдоты? Ответов на эти вопросы он не искал.
Потом он шагал в комнату, и за его широкой, сутулой спиной всегда оказывалась докторша, худенькая, желтолицая, с огромными глазами. Молча
поцеловав Веру Петровну, она кланялась всем людям в комнате, точно иконам в церкви,
садилась подальше от них и сидела, как на приеме у дантиста, прикрывая рот платком. Смотрела она в тот угол, где потемнее, и как будто ждала, что вот сейчас из темноты кто-то позовет ее...
И,
поцеловав Клима в лоб, она ушла. Мальчик встал, подошел к печке,
сел в кресло, смахнул пепел с ручки его.
— Здравствуй, — сказала она тихо и безрадостно, в темных глазах ее Клим заметил только усталость.
Целуя руку ее, он пытливо взглянул на живот, но фигура Лидии была девически тонка и стройна. В сани извозчика она
села с Алиной, Самгин, несколько обиженный встречей и растерявшийся, поехал отдельно, нагруженный картонками, озабоченный тем, чтоб не растерять их.
Пока они спорили, человек в сюртуке, не сгибаясь, приподнял руку Тоси к лицу своему, молча и длительно
поцеловал ее, затем согнул ноги прямым углом,
сел рядом с Климом, подал ему маленькую ладонь, сказал вполголоса...
После чая все займутся чем-нибудь: кто пойдет к речке и тихо бродит по берегу, толкая ногой камешки в воду; другой
сядет к окну и ловит глазами каждое мимолетное явление: пробежит ли кошка по двору, пролетит ли галка, наблюдатель и ту и другую преследует взглядом и кончиком своего носа, поворачивая голову то направо, то налево. Так иногда собаки любят сидеть по
целым дням на окне, подставляя голову под солнышко и тщательно оглядывая всякого прохожего.
Он молча
поцеловал у ней руку и простился с ней до воскресенья. Она уныло проводила его глазами, потом
села за фортепьяно и вся погрузилась в звуки. Сердце у ней о чем-то плакало, плакали и звуки. Хотела петь — не поется!
Но только Обломов ожил, только появилась у него добрая улыбка, только он начал смотреть на нее по-прежнему ласково, заглядывать к ней в дверь и шутить — она опять пополнела, опять хозяйство ее пошло живо, бодро, весело, с маленьким оригинальным оттенком: бывало, она движется
целый день, как хорошо устроенная машина, стройно, правильно, ходит плавно, говорит ни тихо, ни громко, намелет кофе, наколет сахару, просеет что-нибудь,
сядет за шитье, игла у ней ходит мерно, как часовая стрелка; потом она встанет, не суетясь; там остановится на полдороге в кухню, отворит шкаф, вынет что-нибудь, отнесет — все, как машина.
Она взяла первую ленточку из комода, несколько булавок и кое-как, едва шевеля пальцами, приколола померанцевые цветы Марфеньке. Потом
поцеловала ее и
села в изнеможении на диван.
Она привстала немного, оперлась коленкой на его ногу и звучно
поцеловала его и хотела
сесть, но он удержал ее.
Татьяна Марковна тяжело встала на ноги и
села на кушетку. Вера подала ей одеколон и воды, смочила ей виски, дала успокоительных капель и сама
села на ковре, осыпая
поцелуями ее руки.
Райскому оседлали лошадь, а сзади их Татьяна Марковна отправила
целую тележку с гостинцами Анне Ивановне. И оба, вместо восьми часов, как хотели, едва выбрались из дома в десять и в половине одиннадцатого
сели на паром Тушина.
Позовет ли его опекун посмотреть, как молотят рожь, или как валяют сукно на фабрике, как белят полотна, — он увертывался и забирался на бельведер смотреть оттуда в лес или шел на реку, в кусты, в чащу, смотрел, как возятся насекомые, остро глядел, куда порхнула птичка, какая она, куда
села, как почесала носик; поймает ежа и возится с ним; с мальчишками удит рыбу
целый день или слушает полоумного старика, который живет в землянке у околицы, как он рассказывает про «Пугача», — жадно слушает подробности жестоких мук, казней и смотрит прямо ему в рот без зубов и в глубокие впадины потухающих глаз.
Я замолчал, потому что опомнился. Мне унизительно стало как бы объяснять ей мои новые
цели. Она же выслушала меня без удивления и без волнения, но последовал опять молчок. Вдруг она встала, подошла к дверям и выглянула в соседнюю комнату. Убедившись, что там нет никого и что мы одни, она преспокойно воротилась и
села на прежнее место.
Я
сел; лошади вдруг стали ворочать назад; телега затрещала, Затей терялся; прибежали якуты; лошади начали бить; наконец их распрягли и привязали одну к загородке, ограждающей болото; она рванулась; гнилая загородка не выдержала, и лошадь помчалась в лес, унося с собой на веревке почти
целое бревно от забора.
Он просыпается по будильнику. Умывшись посредством машинки и надев вымытое паром белье, он
садится к столу, кладет ноги в назначенный для того ящик, обитый мехом, и готовит себе, с помощью пара же, в три секунды бифштекс или котлету и запивает чаем, потом принимается за газету. Это тоже удобство — одолеть лист «Times» или «Herald»: иначе он будет глух и нем
целый день.
1) Виновен ли крестьянин
села Борков, Крапивенского уезда, Симон Петров Картинкин, 33 лет, в том, что 17-го января 188* года в городе N, замыслив лишить жизни купца Смелькова, с
целью ограбления его, по соглашению с другими лицами, дал ему в коньяке яду, отчего и последовала смерть Смелькова, и похитил у него деньгами около 2500 рублей и брильянтовый перстень?
— Что это с тобой, ты больна серьезно? — спрашивал Василий Назарыч, ласково
целуя дочь. — Ну,
садись…
Я
сел и тебя
сесть попросил, и
целую минуту думал.
Сел на стул. Я стою над ним. «
Сядьте, говорит, и вы». Я
сел. Просидели минуты с две, смотрит на меня пристально и вдруг усмехнулся, запомнил я это, затем встал, крепко обнял меня и
поцеловал…
Сядет, бывало, за фортепьяны (у Татьяны Борисовны и фортепьяны водились) и начнет одним пальцем отыскивать «Тройку удалую»; аккорды берет, стучит по клавишам; по
целым часам мучительно завывает романсы Варламова: «У-единенная сосна» или: «Нет, доктор, нет, не приходи», а у самого глаза заплыли жиром и щеки лоснятся, как барабан…
Вступление экспедиции в
село Успенку для деревенской жизни было
целым событием. Ребятишки побросали свои игры и высыпали за ворота: из окон выглядывали испуганные женские лица; крестьяне оставляли свои работы и подолгу смотрели на проходивший мимо них отряд.
Около полудня мы с Дерсу дошли до озера. Грозный вид имело теперь пресное море. Вода в нем кипела, как в котле. После долгого пути по травяным болотам вид свободной водяной стихии доставлял большое удовольствие. Я
сел на песок и стал глядеть в воду. Что-то особенно привлекательное есть в прибое. Можно
целыми часами смотреть, как бьется вода о берег.
Но я торопливо хватаю первое, удобное для моей
цели, что попалось под руку, — попалась салфетка, потому что я, переписав письмо отставного студента,
сел завтракать — итак, я схватываю салфетку и затыкаю ему рот: «Ну, знаешь, так и знай; что ж орать на весь город?»
Сели за стол. Алексей продолжал играть роль рассеянного и задумчивого. Лиза жеманилась, говорила сквозь зубы, нараспев, и только по-французски. Отец поминутно засматривался на нее, не понимая ее
цели, но находя все это весьма забавным. Англичанка бесилась и молчала. Один Иван Петрович был как дома: ел за двоих, пил в свою меру, смеялся своему смеху и час от часу дружелюбнее разговаривал и хохотал.
В передних и девичьих, в
селах и полицейских застенках схоронены
целые мартирологи страшных злодейств, воспоминание об них бродит в душе и поколениями назревает в кровавую, беспощадную месть, которую предупредить легко, а остановить вряд возможно ли будет.
Прошли две-три минуты — та же тишина, но вдруг она поклонилась, крепко
поцеловала покойника в лоб и, сказав: «Прощай! прощай, друг Вадим!» — твердыми шагами пошла во внутренние комнаты. Рабус все рисовал, он кивнул мне головой, говорить нам не хотелось, я молча
сел у окна.
Когда они все бывали в сборе в Москве и
садились за свой простой обед, старушка была вне себя от радости, ходила около стола, хлопотала и, вдруг останавливаясь, смотрела на свою молодежь с такою гордостью, с таким счастием и потом поднимала на меня глаза, как будто спрашивая: «Не правда ли, как они хороши?» Как в эти минуты мне хотелось броситься ей на шею,
поцеловать ее руку. И к тому же они действительно все были даже наружно очень красивы.
От
села шла
целая толпа народа, впереди которой вели связанного человека.
Она уходит в спальню и
садится к окну. Ей предстоит
целых полчаса праздных, но на этот раз ее выручает кот Васька. Он тихо-тихо подкрадывается по двору за какой-то добычей и затем в один прыжок настигает ее. В зубах у него замерла крохотная птица.
Время между чаем и ужином самое томительное. Матушка
целый день провела на ногах и, видимо, устала. Поэтому, чтоб занять старика, она устраивает нечто вроде домашнего концерта. Марья Андреевна
садится за старое фортепьяно и разыгрывает варьяции Черни. Гришу заставляют петь: «Я пойду-пойду косить…» Дедушка слушает благосклонно и выражает удовольствие.
— Срамник ты! — сказала она, когда они воротились в свой угол. И Павел понял, что с этой минуты согласной их жизни наступил бесповоротный конец.
Целые дни молча проводила Мавруша в каморке, и не только не
садилась около мужа во время его работы, но на все его вопросы отвечала нехотя, лишь бы отвязаться. Никакого просвета в будущем не предвиделось; даже представить себе Павел не мог, чем все это кончится. Попытался было он попросить «барина» вступиться за него, но отец, по обыкновению, уклонился.
Вдова начала громко жаловаться на судьбу. Все у них при покойном муже было: и чай, и ром, и вино, и закуски… А лошади какие были, особливо тройка одна! Эту тройку покойный муж
целых два года подбирал и наконец в именины подарил ей… Она сама, бывало, и правит ею. Соберутся соседи, заложат тележку,
сядет человека четыре кавалеров, кто прямо, кто сбоку, и поедут кататься. Шибко-шибко. Кавалеры, бывало, трусят, кричат: «Тише, Калерия Степановна, тише!» — а она нарочно все шибче да шибче…
— Нет, вы мне вот что скажите! — ораторствовал третий. — Слышал я, что вознаграждение дадут… положим! Дадут мне теперича
целый ворох бумажек — недолго их напечатать! Что я с ними делать стану?
Сесть на них да сидеть, что ли?
С первым ударом большого колокола в
селе начиналось движение и по площади проходили
целые вереницы разряженных прихожан по направлению к церкви.
Во втором зале этого трактира, в переднем углу, под большим образом с неугасимой лампадой, за отдельным столиком
целыми днями сидел старик, нечесаный, небритый, редко умывающийся, чуть не оборванный… К его столику подходят очень приличные, даже богатые, известные Москве люди. Некоторым он предлагает
сесть. Некоторые от него уходят радостные, некоторые — очень огорченные.
Солнце еще не
село, когда помочане веселою гурьбой тронулись с покоса. Это было
целое войско, а закинутые на плечи косы блестели, как штыки. Кто-то затянул песню, кто-то подхватил, и она полилась, как река, выступившая в половодье из своих берегов. Суслонцы всегда возвращались с помочей с песнями, — так уж велось исстари.
Старик Колобов зажился в Заполье. Он точно обыскивал весь город. Все-то ему нужно было видеть, со всеми поговорить, везде побывать. Сначала все дивились чудному старику, а потом привыкли. Город нравился Колобову, а еще больше нравилась река Ключевая. По утрам он почти каждый день уходил купаться, а потом
садился на бережок и проводил
целые часы в каком-то созерцательном настроении. Ах, хороша река, настоящая кормилица.
Любовь Андреевна. Минут через десять давайте уже в экипажи
садиться… (Окидывает взглядом комнату.) Прощай, милый дом, старый дедушка. Пройдет зима, настанет весна, а там тебя уже не будет, тебя сломают. Сколько видели эти стены! (
Целует горячо дочь.) Сокровище мое, ты сияешь, твои глазки играют, как два алмаза. Ты довольна? Очень?
Селезень, напротив, разорив гнездо своей утки, получает ее опять в полное владение, и она не расстается с ним ни на одну минуту до тех пор, покуда вновь не затеет гнезда, вновь не скроется от селезня и не
сядет на яйца. даже предположить, что иной утке совсем не удастся вывесть детей в продолжение
целого лета, потому-то каждому охотнику и случается встречать в июне, даже в начале июля, до самой линевки, уток парами.
В это время уже не трудно подъезжать к рассеянным парам кряковных уток и часто еще удобнее подходить или подкрадываться из-за чего-нибудь: куста, берега, пригорка, ибо утка, замышляющая гнездо или начавшая нестись, никогда не
садится с селезнем на открытых местах, а всегда в каком-нибудь овражке, около кустов, болота, камыша или некошеной травы: ей надобно обмануть селезня, несмотря на его бдительность: надобно спрятаться, проползти иногда с полверсты, потом вылететь и на свободе начать свое великое дело,
цель, к которой стремится все живущее.
Станица сивок никогда не
садится прямо на землю: кружась беспрестанно, то свиваясь в густое облако, то развиваясь широкою пеленою, начинает она делать свои круги все ниже и ниже и, опустясь уже близко к земле, вдруг с шумом покрывает
целую десятину; ни одной секунды не оставаясь в покое, озимые куры проворно разбегаются во все стороны.